Великие личности в судьбе великого сказителя
Новый поворот в судьбе сказителя
В конце 1930-года Саякбай Каралаев Республиканским Народным комиссариатом по просвещению (или же Наркомпроссом, - как в ту пору именовали нынешнее министерство образования) народа был приглашен в город Фрунзе. Дело в том, что как раз в те годы на государственном уровне предпринимались первые попытки записать из уст сказителей-манасчи эпос «Манас» и издать его в книжном виде.
Наконец-то наступили более или менее спокойные времена и молодое советское государство начала реализовывать на практике свои идеи о всеобщем образовании и культурном развитии всех советских народов. Всюду действовали «ликбезы», - то есть, школы по ликвидации безграмотности населения.
Согласно государственной программе, в 1935-году планировалось на всесоюзном уровне в торжественной обстановке отметить 1 100-летие кыргызского эпоса «Манас». И к этому славному юбилею торопились записать и издать его уже в книжном виде. Естественно, был создан уже организационный комитет и соответствующие общественные организации, призванные осуществить этот замысел на высоком профессиональном уровне.
Ну и вот, наконец, настал самый ответственный момент, когда некий общественный совет, куда входили и такие крупнейшие ученые и знатоки кыргызского национального фольклора, как Касым Тыныстанов и Кусеин Карасаев, решил провести нечто вроде конкурса среди сказителей-манасчи, дабы выбрать наилучший вариант, так как устных вариантов эпоса среди народа существовало великое множество. Понятно, что, как одного из видных среди народа сказителей-манасчи того времени, Саякбая Каралаева они не могли бы обойти своим вниманием.
Естественно, шли самые ожесточенные споры среди ученых и издателей по поводу того, как и в каком виде издать, ибо, самым неожиданным образом для них выяснилось, что записать и издать народный эпос - не такое уж простое и легкое дело, как им всем казалось вначале. Вроде бы этот эпос уже есть и существует реально – испокон веков, но перенести этот необъятный художественный мир на бумагу оказалось тяжелее самого тяжелого.
Однажды, после такого тяжелого рабочего дня Саякбай в узком кругу ученых-мужей оказался в гостях у Кусеина Карасаева. Как позднее вспоминал сам Кусеин Карасаев, он в тот раз у себя дома по инициативе Касыма Тыныстанова «провел этнографический вечер».
После того, как с целью немного расслабиться, как водится, все они выпили понемногу спиртных напитков, и перешли к шутливым разговорам, вдруг один из гостей начал вдохновенно исполнять отрывок из эпоса «Манас». Его ясная дикция, грамотная постановка голоса и выразительные интонации произвели на Саякбая совершенно отрезвляющее впечатление, хотя он и до этого слушал выступления многих малоизвестных среди народа сказителей-манасчи.
Он невольно задумался и вышел на улицу в отчаянном состоянии: коли все люди умеют так исполнять «Манас», то есть ли смысл ему и дальше оставаться в столице? А не лучше ли вернуться в свое родное село, жить там же в окружении привычного почета и уважения? Сам того не подозревая, Саякбай в эту минуту, наверное, засомневался в нужности в столице своего дарования: а не лучше ли, мол, быть первым в деревне, чем вторым в Риме? – как говорил Цезарь…
- А кто этот сказитель-манасчи, похожий на бодливого черного бычка? Откуда он родом? – озадаченно спросил Саякбай у Кусеина Карасаева, вышедшего за собой на улицу.
- Да никакой он не манасчи, он просто продекламировал сейчас то, что выучил наизусть из прочитанных рукописей. Это же Касым Тыныстанов – большой ученый, - равнодушно ответил Кусеин Карасаев, а затем он окончательно успокоил его: среди тех сказителей-манасчи, которых прослушали они за все это время, пока самым лучшим остается сам Саякбай Каралаев!
Эта комическая ситуация, наверное, и стала одним из самых последних благополучных и счастливых моментов в жизни тех благородных, преданных к служению своему делу людей…
Вскоре, как известно, начались кровавые репрессии 30-х годов, жертвой которых наряду с другими стали Касым Тыныстанов и Кусеин Карасаев. Только в отличие от Касыма Тыныстанова, Карасаев не был расстрелян, а после длительной отсидки в тюремных застенках, окончательно лишившись здоровья и своих зубов, в изможденном состоянии, в цветущем возрасте, когда ему было немногим более сорока лет, выглядев уже как пожилой, больной человек, вышел на свободу.
Вот так, пронеся через немыслимые человеческие страдания и перипетии жизни, в дальнейшем судьба была ему благосклонна и во второй половине жизни уготовила для него долгую, тихую и счастливую творческую жизнь.
Тут хочется добавить, что и мне грех жаловаться: иногда мне очень везло в жизни на интересных и хороших людей. Я так говорю не только о знаменитых людях…
Бывает, иной раз много лет рядом с нами ходят совсем неприметные люди, с которыми стоит только поговорить по душам, как сразу этот человек вдруг открывается совершенно с другой, неведомой доселе стороны. Меня в такие моменты переполняет ощущение счастья и радости, будто среди моря книг в библиотеке нашел еще одну хорошую книгу, на которую раньше почему-то не обращал внимания. Но теперь-то уж точно знаю, что она навсегда останется со мной, поселившись в моей душе, как неотъемлемая часть моего духовного багажа!..
Так я имел счастье лично знать и Кусеина Карасаева. В конце 80-х годов прошлого века, я, будучи редактором отдела литературно-художественного журнала «Ала-Тоо», несколько раз посещал его квартиру в знаменитом доме с популярным в то время среди горожан магазином «Океан» на первом этаже, напротив филармонии, и имел довольно длительные, содержательные беседы с ним.
До сих пор не могу позабыть, какое яркое и неизгладимое впечатление Кусеин Карасаев оставил после первого же знакомства: он был тогда уже глубокий и немощный старик, но такой жизнерадостный, веселый и мудрый, сохранивший огромную силу духа.
У меня нет никакого сомнения в том, что истощенному и еле живому после тюремного заключения Кусеину Карасаеву впоследствии удалось полностью восстановить свое здоровье и прожить долгую – почти вековую жизнь, немалую роль сыграла его неиссякаемая любознательность - вечная жажда к новым знаниям, - и духовность в высшей степени. Только эти бесценные качества помогли ему выстоять, - его не смогли окончательно деградировать, сломить и уничтожить – ни физически, ни морально-духовно, - все выпавшие на его долю тяжелые невзгоды.
Хотя основной темой наших бесед была подготовка и публикация первого перевода одну из глав из «Корана» на кыргызский язык, естественно, по ходу беседы мы касались самых разнообразных тем. Карасаев был отменным рассказчиком, завораживающим слушателя своим обаянием и широтой своего мышления.
Тогда я с удивлением узнал, что он очень долгое время сидел в тюрьме из-за своих творческих и научных воззрений, в которых бдительные органы узрели опасное влияние национально-буржуазных элементов!
Здесь, пользуясь моментом, я считаю своим долгом поведать читателям и еще об одном малоизвестном факте. Еще в конце 20-х годов прошлого века Кусеин Карасаев и Константин Юдахин объехали весь Иссык-Кульский регион и отдельные районы юга Кыргызстана. Тогда он и познакомил Юдахина с председателем сельского совета, сказителем-манасчи Саякбаем.
Но основной целью их той поездки был сбор материалов для «Русско-Кыргызского» и «Кыргызско-русского» словарей, работу над которыми они еще тогда уже начали вместе. Едва вместе приехав из Москвы, он вызвался познакомить своего друга Константина Юдахина с кыргызскими национальными обычаями, дабы он мог глубже проникнуть в суть и особенности кыргызского языка. Когда работа была в самом разгаре, и самая важная, значительная часть работы была уже завершена, Карасаев попал в тюрьму.
Именно из-за этого Карасаев и лишился права стать соавтором знаменитого энциклопедического «Кыргызско-Русского словаря», хотя невооруженным глазом видно, что многочисленные редчайшие кыргызские пословицы и поговорки, которые в виде комментариев сопровождают каждое слово, снабженные со своими русскоязычными эквивалентами, могли быть исполнены только двуязычными авторами. Говоря так, я ничуть не хочу умалить значение труда великого языковеда Константина Юдахина. Просто этого требует сама историческая справедливость.
Тем более, имеются и другие веские свидетельства: так, в начале восьмидесятых годов прошлого века в Москве в редакции «Советской энциклопедии», расположенной на Чистопрудном бульваре, придя туда с подстрочными переводами своих рассказов по поручению редакции журнала «Дружба народов», я познакомился со знаменитой переводчицей и литературоведом Ларисой Лебедевой. Я был в то время студентом Московского Литературного института имени М.Горького. В качестве вступительного слова при нашем знакомстве, Лариса Иосифовна Лебедева мне вкратце поведала о том, как она сама волею судьбы, совершенно случайно стала переводчицей с кыргызского языка.
Оказывается, в конце сороковых годов прошлого века большая группа студентов-выпускников филологического факультета Московского Государственного университета имени М.В.Ломоносова приехала во Фрунзе, чтобы провести свою студенческую практику и надолго застряла в Кыргызстане в связи с необходимостью ускорить работу над «Кыргызско-русским словарем».
Иные из тех студентов вовсе не ограничивались составлением картотек для разнообразных кыргызско-русских словников, выполнением многочисленных личных поручений Юдахина, а вполне самостоятельно, творчески работая, в ходе изучения языка впоследствии достигли до совершенного уровня владения кыргызским языком, и добились уникального профессионального мастерства, как Лариса Лебедева. То есть, говоря по правде, в работе над знаменитым кыргызско-русским словарем была задействована целая армия разных специалистов и помощников.
Следовательно, исходя из принципов исторической справедливости, думается, при следующем переиздании «Кыргызско-Русского словаря» правильнее было бы убрать с обложки этой книги фамилию одного конкретного автора (Константина Юдахина) и снабдить словарь на титульном листе лаконичным, простым и очень точным подзаголовком: «Под редакцией Кусеина Карасаева и Константина Юдахина» (да, именно в такой последовательности, так сказать, в строгом соответствии с алфавитным порядком).
Вышесказанное косвенно подтверждается и кажущимся чисто бытовым спором между этими двумя друзьями. Лишь немногие люди из литературного круга знают об этом, поэтому этот спор так и остался вне поля зрения публики, хотя и является свидетельством из жизни по-своему драматически сложившихся судеб этих великих людей.
Выйдя из тюрьмы, сидя дома без работы и без средств к существованию, да и еще больным, нуждающимся в лечении, Кусеин Карасаев вынужден был встретиться с Константином Юдахиным – со своим давним соавтором, - и поставить вопрос о разделе денежного вознаграждения за выпущенный словарь. То есть, по сути, он потребовал то, что положено ему по закону.
Но ведь как «враг народа» он был исключен из соавторства еще до выхода книги! Следовательно, изначально не была предусмотрена выплата ему соответствующего гонорара. Положение казалось безвыходным и абсурдным. А самое главное, учитывая, что в такой тяжелой, противоречивой ситуации оказались близкие друзья и бывшие соавторы, – положение было очень драматичным.
Но все же, трудно сказать, как закончился бы этот спор, если бы, все же, дело дошло до судебной тяжбы. Будучи весьма пунктуальным и аккуратным человеком в своей творческой лаборатории, Кусеин Карасаев сохранил все рукописи и черновые варианты работы и наверняка сумел бы доказать свое реальное участие в этой работе…
Но, несмотря на то, что он был уже реабилитирован, все же на Карасаеве висело бывшее клеймо «врага народа»?! Да к тому же, ведь и Юдахин, и в самом деле, ни в чем не был виноват. Он вовсе не собирался присвоить чужой труд, такое даже в мыслях у него никогда не возникало. Просто так получилось по стечению обстоятельств и из-за сложностей общественно-политической обстановки.
Тут следует отдать должное высокой человечности Константина Кузьмича Юдахина, который оказался на моральной высоте. Хорошо зная своего друга Кусеина, он понимал, что гордый по натуре Карасаев не стал бы даже ставить этот вопрос, если бы тяжелая нужда не заставила его. Поэтому он добровольно вызвался помочь своему другу, как бы тяжело ни было при этом ему самому. Ведь гонорар был получен им давным-давно и весь истрачен тогда же!
Константин Юдахин отдал Карасаеву довольно крупную по тем временам сумму денег, и сказал, что это все, что у него осталось на сбережении, больше он ни в чем не сможет помочь, разве что отдаст другу свою автомашину - «Победу», купленную на гонорар словаря. Но до этого не дошло. То ли, Карасаев повторно не стал обращаться за помощью, то ли, Юдахин передумал (вернее – его отговорили семья и молодая жена?), история об этом умалчивает, а следы людской молвы на этом месте прерываются и затеряются окончательно…
Последующая судьба Константина Кузьмича Юдахина сложилась не менее драматически, чем у Кусеина Карасаева. Судя по воспоминаниям, будучи 79-летним, он после смерти своей жены женился на 33-х летней молодой женщине. Но почему-то на его похоронах все его друзья и знакомые вспоминали и говорили лишь о первой его жене!
Кстати, наличие автомобиля, собственной машины в те послевоенные полуголодные годы было действительно роскошью, а не средством передвижения, как сейчас, когда в иных дворах стоят по две-три машины, а иногда чуть ли не у каждого члена семьи имеется своя личная автомашина.
А в те времена таких счастливых обладателей можно было посчитать на пальцах. К примеру, среди писателей, считавшихся в ту пору одним из самых обеспеченных слоев населения, автомашина точно такой же популярной модели «Победа» (автомобиль, выпущенный в честь победы над фашистской Германией) была у великого поэта Алыкула Осмонова, а также у его коллег по литературе - Аалы Токомбаева и Тугельбая Сыдыкбекова.
А чуть позднее, после издания четырехтомного эпоса «Манас» и получения им баснословного гонорара, такую же машину купил себе и Саякбай Каралаев. Кстати, именно эта машина в какой-то мере сыграла в судьбе его семьи какую-то свою злополучную роль. Но об этом речь еще впереди…
В «театре одного актера»
То, что неожиданно застопорилась работа над записью эпоса «Манас» в связи с изменениями в общественно политической ситуации на неопределенное время, опять круто повернуло судьбу Саякбая Каралаева. В середине 1931-года он был зачислен в штат Кыргызского Государственного театра солистом (в 1936-году это учреждение было преобразовано в Кыргызскую государственную филармонию), где он и проработал почти четверть века – вплоть до 1954-года, когда он вышел на трудовую пенсию по возрасту.
Известно, что еще древние греки выступления своих сказителей эпосов – аэдов – называли театром одного актера. Действительно, тут налицо наличие всего театра в одном лице: и драма, и трагедия, и комедия, и актер-исполнитель, а также – сцена и зрители…
Если взять в этом смысле, то Саякбай Каралаев еще задолго до вступления на работу в Кыргызский государственный театр являлся прирожденным артистом, которого чтил и с радостью воспринимал его постоянный зритель и слушатель – то есть, попросту говоря, - кыргызский народ. Поэтому, хотя и личная судьба его опять круто изменилась, вряд ли можно говорить о каких-то значимых переменах в его творческих взглядах. Но, тем не менее, жизнь в столице по сравнению с сельской глубинкой отличалась своими бурными темпами и разнообразием. Саякбай здесь познакомился с самыми разнообразными творческими людьми и воочию увидел их выступления. С иными из них он крепко подружился и до конца дней своей жизни поддерживал самые теплые человеческие отношения. Среди них особо следует рассказать о взаимоотношениях Саякбая Каралаева с великим комузистом-композитором Карамолдо Орозовым, а также с выдающимся комузистом, поэтом-импровизатором и певцом-комузистом в одном лице Чалагызом Иманкуловым.
Эти два близких друга Саякбая по характеру и по своим жизненным мировоззрениям как бы взаимодополняли друг друга. Если Карамолдо был, несмотря на свою худобу, тяжеловесным, крупного телосложения, немногословным, чаще молчаливо-грустным человеком, то в маленьком и юрком Чалагызе так и вовсю кипела непрерывно жизненная энергия и била через край.
Вполне естественно, что и взаимоотношения между ними, в соответствии с их характерами, строились совсем по-разному. С Карамолдо и Саякбай был немногословен, чаще всего сидел рядом с ним, слушая его игру на комузе, молча переживая впечатления, полученные от его глубоких по смыслу кюи-наигрышей.
А с Чалагызом они между собой чаще шутили, подтрунивали друг над другом, будучи даже уже в пожилом возрасте, словно шаловливые, еще не успевшие вступить в зрелый возраст дети. Предметом их постоянных, нескончаемых привычных шуток-подтруниваний могли стать самые разные обстоятельства и факты, начиная с имени самого Чалагыза, которое в буквальном переводе означает – «недоношенная девочка», или же - «он чуть не стал девочкой».
Но, конечно, прежде всего, их крепко связывали творческие взаимоотношения и взаимоуважение к творчеству друг друга. Уже стало расхожим выражение о том, что настоящее величие великого человека по достоинству способен оценить лишь другой великий человек. При всей парадоксальности этой сентенции, это действительно так. Ведь, как ни крути, в нашей жизни доказательств этому пруд пруди.
Ибо, даже великий, гениальный человек в повседневной жизни остается внешне самым обычным человеком, со всеми присущими только ему страстями и странностями, или даже недостатками, что и вводит в заблуждение окружающих его других людей. Не зря ведь другим устойчивым расхожим выражением – антисентенцией, если можно так выразиться, - является частое запоздалое людское сожаление, которое приходится слышать нам: мол, как же мы при жизни не смогли оценить его по достоинству, не сумели воздать ему должное, не заметили и т.д.
В этом смысле Саякбай Каралаев и Карамолдо Орозов в какой-то мере являются конгениальными творческими людьми. Безусловно, оба они внутренне осознавали это, иной раз даже прилюдно признавались в этом. А ныне величие и великие заслуги и того, и другого, пусть и в разных областях – в национальном фольклорном искусстве (Саякбая) и в национальной музыке – комузе (Карамолдо) уже общепризнаны и нет в этом ни тени сомнений.
Широко известно высказывание выдающегося кыргызского философа-эстетика Азиза Салиева о том, что каждое кюи-наигрыш Карамолдо Орозова по своему содержанию является своего рода симфонией, если бы он был образованным человеком, и получил в свое время профессиональное образование, то его имя сейчас стояло бы в одном ряду с великими композиторами мира!..
С Чалагызом Иманкуловым же Саякбая связывала не только творческая и чисто человеческая дружеская близость, но и охотничья страсть. Дело в том, что оба они еще с юношеской поры были завзятыми соколятниками.
И в пожилом возрасте, даже не имея уже для этого никаких подходящих условий, они продолжали увлеченно заниматься соколиной охотой. Для этого им приходилось оставлять свои беркуты и соколы на временное содержание другим соколятникам, оплачивая им за соответствующие услуги, а затем время от времени, когда выпадает удобный случай, выезжать на соколиную охоту, поспешно собравшись из города на Иссык-Кульскую область.
Лишь в одном было их отличие: Саякбай предпочитал тренировать и охотиться с беркутами-орлами, а Чалагыз почему-то любил балабанов и постоянно охотился только с балабаном. Конечно, знание многочисленных, только им ведомых секретов соколятников и соколиной охоты, а также любовь к этим гордым и смелым царям небес объединяло их крепче любой привязанности.
Наверняка, скучая по своим орлам, оставленным на попечении своего сельского друга-соколятника Ашырбая, горюя и тоскуя по ним, что нет возможности часто повидать и ухаживать за ними, Саякбай как никто другой понимал своего друга Чалагыза, переживающего внутренне те же чувства!
Кстати, Чалагыз сразу же после того, как вышел на пенсию, переехал в село, окончательно порвав со ставшим привычным уже для него комфортом городской жизни, только ради своих балабанов. Саякбай, был рад за своего друга, и отныне начал пользоваться его помощью при выездах на соколиную охоту.
Глубоко символично и то, что именно Чалагыз Иманкулов – единственный близкий друг Саякбая, оставшийся к тому времени в живых, - увидел последним живого еще Саякбая на смертном одре в больнице и лично проводил его в последний путь.
Саякбай, как странствующий артист
Стоит ли говорить, что работа в Кыргызском государственном театре, а затем и в Кыргызской государственной филармонии в качестве солиста – сказителя-манасчи стала своего рода новой ступенькой в творчестве Саякбая Каралаева. Выше мы уже писали, что внешне все атрибуты в его творчестве остались вовсе без изменений – те же прежние зрители и слушатели, те же любимые и близкие к сердцу, ставшие к тому времени неотъемлемой частью его жизни великодушный богатырь Манас и его верные сподвижники – кырк чоро – сорок богатырей.
Но все же, следует признать, что происшедшие внутренние, глубинные изменения, незаметные с поверхностного взгляда, не могли не сказаться на его творческом росте и не вызвать всплеск непременных новых творческих исканий и вдохновений. Такое изменение произошло потому, что теперь он вместо своих прежних привычных, знакомых сельских слушателей должен был выступать перед весьма разнообразной, подчас очень взыскательной аудиторией.
Дело не только в том, что теперь очень расширился круг его слушателей, охватив всю республику, но и в том, что ему очень часто приходилось выступать перед высокообразованными людьми, которые имели достаточно широкие представления о мировой литературе и об эпосах других народов. К чести Саякбая, стараясь соответствовать возросшим к себе требованиям и взыскательному вкусу этой новой аудитории, в то же время он вовсе не стремился подлаживаться к ней и не собирался вносить кардинальные изменения в суть и основную сюжетную канву эпоса «Манас», который остается незыблемым на протяжении тысячелетий. Меняются лишь художественные средства, стиль и манеры разных исполнителей в зависимости от уровня их таланта, а также от умения выразить свой внутренний духовный мир перед своей разнообразной аудиторией…
Саякбай, хотя и был безграмотным, но, в то же время, будучи мудрым и сверходаренным человеком, как артист тонко чувствовал настроение аудитории и улавливал до мельчайших деталей обратной реакции. Так на ходу ему приходилось иной раз вносить как бы «устные примечания» к устному варианту эпоса, импровизируя мгновенно, доходчиво «объяснять» своим слушателям содержание эпоса.
К примеру, чего стоит только одно четверостишие, которое поражает своей глубокой иронией и упреждающей мгновенной реакцией:
«…Калп айткан менен болобу,
Калп айткан киши оңобу?
Чындыгында эр Манас,
Партияда жок эле!..»
- что в подстрочном переводе означает:
«…Разве можно соврать?
Врун – человек-непутевый.
И в самом деле, богатырь Манас,
Был беспартийным человеком!..»
Не трудно догадаться, что такая убийственная «полемика» с аудиторией произошла как раз в те годы, когда везде и всюду шла речь о высокой партийности литературы и искусства. А влияние «направляющей и руководящей» силы коммунистической партии в то время достигло своего апогея. При всей могучей взвешенности государственной идеологии, строго требующей от всего и вся соответствовать своим идеалам и предписаниям, от эпоса, ведущего свои истоки с древних эпох и окончательно сформировавшегося в средние века, требовать партийности, вряд ли было бы уместно и умно. Наоборот, такие попытки выглядели бы глупо и смешно!
Вот, чего уловил Саякбай, и мгновенно «нокаутирующим» ответным ударом свел на нет все сомнения своей аудитории по поводу «партийности» Манаса, выступая перед какой-то партийно-номенклатурной аудиторией, что подтверждает только о его высочайшей культуре и неиссякаемой любви к эпосу «Манас», а также о росте его исполнительского мастерства, как сказителя-манасчи. Ведь в подтексте этого четверостишия, если внимательно вчитаться, кроме глубокой иронии явно «слышны» еще и грозные намеки и предостережения: мол, не трогайте «Манаса», - он вне границ и вне политики, его нельзя измерять вашими привычными доморощенными рамками и критериями.
Октябрь, 2015-год, г.Бишкек.
