С Айтматовым отошел и его век, век ХХ, который его породил, сформировал как личность и как писателя и который со всеми своими драмами и трагедиями, со многими иллюзиями в начале и столь же горькими разочарованиями в конце, отразился в его удивительной судьбе, в личной, семейной биографии, в биографии, разумеется, и творческой.
Это был его век. А это было воистину великое столетие. Да, люди, народы мира ныне предъявляют разный счет—Гамбургский счет—к веку двадцатому, но можно с уверенностью сказать, что это был век того народа, из которого Айтматов вышел--кыргызов. Это был век огромных, поистине невероятных везений для этого небольшого, но очень древнего народа. Нам, кыргызам, никогда раньше так не везло, как в этом столетии. Мы слишком долго блуждали—многие сотни, даже тысячи лет—по обочине большой истории до и после переселения из Алтая и Южной Сибири в еще раннем средневековье, но наш реальный духовно-исторический потенциал наиболее полно раскрылся только в этом великом столетии.
Я бы выделил самые главные везения. Их, на мой взгляд, было пять. Это, конечно, Советская власть (несмотря на нескончаемые споры об ее политической природе), которая спасла нас от национальной катастрофы 1916 года, когда, после кровопролитного антицарского восстания, подавленного карательными отрядами русской армии, кыргызы пустились в массовое бегство в соседний Китай. Число погибших от пули, от голода и холода, эпидемий доходило до многих тысяч человек. И мы выжили как народ, благодаря этой власти.
Второе везение, конечно, социальная политика СССР, которая привела нас к культурно-образовательному, национальному возрождению. Об этом говорит и демография: по переписи 1924 года нас было примерно 500 тысяч душ, но в 1959 году нас, кыргызов, было ровно миллион человек, но спустя 20 лет коренное население республики насчитывалось 2 миллиона человек, а к 2000 году мы, как народ, приблизились к 4 миллионному рубежу. Говоря другими словами, мы в этом столетии сохранились как народ, возродились культурно и социально, и этот факт трудно было бы переоценить с исторической точки зрения.
Третье везение—это наше территориальное размежевание и образование Кыргызской ССР среди 15 союзных республик. Скитавшиеся по горам, по альпийским лугам, по зимовьям и летовкам кыргызы-кочевники, которые обретались чуть по всей Центральной Азии, наконец, определились территориально, по границам своего постоянного обитания. Советское колхозно-совхозное (пусть и насильственное) движение, индустриализация страны наш народ крепко привязали к конкретному месту жительства и тем самым покончено было с тысячелетним кочевничеством. Так началась новая Эпоха. Эпоха великого цивилизационного преображения, нового социального обустройства, глубокой переделки человеческого материала, как говорили бы идеологи советской социальной модернизации.
Четвертое везение судьбы в ХХ веке—это, разумеется, наша независимость, которая была достигнута не войной и не кровью, а принесена в страну как бы в клюве голубя из Москвы.
Наконец, пятое везение—это, конечно, явление Айтматова. В его судьбе, как в зеркале, отразился целый век, наш кыргызский век, его драмы и трагедии, его подъемы и падения. Он, как писатель, как гражданин и личность, для Кыргызстана стал ярким и самым объемным выражением его всестороннего возрождения, его социально-культурного ренессанса.
О семейной истории айтматовых написана довольно много, но самым существенным обстоятельством является то, что его отец, Торекул Айтматов, убежденный коммунист, видный партийный вожак 20-30-х годов, был расстрелян Сталиным по обвинению в национализме и это оказало исключительно сильное влияние на личностное и творческое становление будущего писателя. Это была такая отметина судьбы, такой был тяжелый крест, крест на всю жизнь, причем, совершенно незаслуженный, потому и крайне болезненный и чрезвычайно обидный. Чингиз этот крест--«сын врага народа»--вынужден был нести в детстве, затем в годы учебы, да и очень долгое время после. У Чингиза получились искромсанные красным террором 38-года и пятилетней мировой войной отрочество и юность. И столь же раннее духовное созревание. Раннее узнавание глубинных проявлений человеческой природы, восторг величием духа самых простых людей в самое трудное время и одновременно разочарование жестокой силой власти, разрушившей его детство и укравшей его юность. Столь же раннее очарование красотой народного слова, мощью духа и удивительной художественной архитектоникой «Манаса». Именно в эти годы произошло его приобщение к русскому языку. И вхождение в литературу.
Так сформировалась его личность, его знаменитая любовь и разочарование, если не сказать ненависть, к политике СССР. Отсюда и его многолетнее танго с советской империей, его выраженная идейно-эстетическая амбивалентность, близкая к раздвоению. И искушение политикой. Несмотря на горький урок семьи, особенно отца, его всегда тянуло к политике, как Достоевского к карточной игре, и это так мешало его литературному поприщу.
А вообще тема «Айтматов и СССР»—это очень интересная, но пока малоизученная тема. Несмотря на трагическую судьбу отца, на горечь и разочарование, он все равно любил свою большую страну, гордился быть ее гражданином, представлять за пределами страны и т.д. Огромные культурные и гуманитарные масштабы этой супердержавы так соответствовали запросам его духовного мира, размаху его мысли и художественных обобщений, что жить в такой стране, олицетворять его для него, писателя, было великим благом. Да и Айтматов несомненно украшал советскую державу и недаром его называли писателем имперским, который—в чем и была соль--был этническим кыргызом, сыном убежденного коммуниста, внуком кочевника, пишущим на русском, живущим в Москве и Бишкеке, ставшим послом СССР, а потом новой России в Люксембурге, а потом суверенного Кыргызстана в Брюсселе. Именно поэтому гибель СССР в конце 90-х, неостановимый крах этой огромной евразийской империи, которая и вынесла Айтматова на своих мощных крыльях на широчайшие мировые просторы, писателем переживались очень болезненно, о чем он так эмоционально и с чувством безысходности написал в своем прощальном романе «Когда падают горы» (Вечная невеста).
Распад Союза в 1991 году его застал врасплох и он долго не знал, как быть и что делать в складывающейся ситуации. И, став дипломатом, мудро решил держаться подальше от мест, где эта самая большая история месила только ей ведомое тесто. Его творческое дело надолго застопорилось, он потерял свою огромную аудиторию, растерял своих фанатичных почитателей, размывался его творческий масштаб и расплывался голос, который раньше идеально соответствовал масштабу огромной империи, занимавшей одну шестую часть суши с около 180 народами и пятнадцатью республиками. И в которых добросовестно корпели целые роты, если не дивизии, критиков и литературоведов, которые умножали его славу, до мелочей разъясняли его тексты.
Вместе с тем, развал советского государства, на лоне которой он вырос и стал одним из его самых знаковых людей, предстал новой его дилеммой, предметом его нового раздвоения и моральной амбивалентности. Дело в том, что Кыргызстан, его «малая» родина, оторвался от державы, которую он считал своей, родной, отделился от Союза одним из первых, а Россия, другие тринадцать республик с их многомиллионными преданными читателями стали для Айтматова уже «зарубежьем», пусть и «близким». Таким образом, новые реалии жизни и истории оказались для него совершенно неумолимыми. Но пришлось все-таки примириться с произошедшим и, в конце концов, пришвартовываться к берегу родному. А писателю имперскому, каким справедливо охарактеризовал Айтматова один русский критик, Кыргызстан действительно был слишком малой площадкой, слишком узкой и тесной аудиторией.
Сказанное, конечно, не значит, что Чингиз Торекулович не принял или внутренне отверг независимость Кыргызстана. Нет, прошло определенное время и он все же примирился с действительностью, а через некоторое время вовсе превратился в патриота своей суверенной страны. А это было очень важно для молодой государственности, потому что его поддержка суверенитета Кыргызстана придала уверенность и надежду в первые годы государственного становления. Он успешно и очень достойно представлял нашу республику в Европе, своей личностью и глубоко знаковым именем символизировал Кыргызстан, его культурный Ренессанс, сопереживал неудачам и радовался, если был для этого повод. Он выучил текст нашего национального Гимна и я своими глазами много раз видел, как он поет вместе со всеми и этим был весьма горд.
Словом, его последним идейно-политическим причалом, грустью и мечтой, болью и надеждой стала кыргызская государственность, ее реальность и будущая судьба. В этом был весь Айтматов. Новый Айтматов. Его реальная жизнь. Конечная точка или последний причал его земной жизни. Его личной судьбы. Его сомнений и тревог. Так замкнулась впечатляющая дуга его уникальной биографии, вернувшись туда, откуда взошла.
Удивительно, что он в конце своей жизни решил написать роман, который должен был стать неким его прощальным словом, что-то вроде исповедью на краю жизни. И он это сделал. Роман «Когда падают горы» (Вечная невеста) получился и как своеобразное продолжение «Буранного полустанка» (И дольше века длится день), «Плахи», и как экзистенциональный плач по утраченной великой стране и ушедшей эпохе.
Но мучительные поиски рухнувших иллюзий и утраченного времени ничего хорошего не принесли, и в своем эпическом реквиеме в прозе он вольно или невольно пророчески предугадал уже свою Судьбу. Предвидел собственный конец, описав фатальную кончину Арсена Саманчина, главного героя своего романа, в образе которого легко узнаваемы факты личной биографии самого писателя. Но для меня, исследователя литературы, до сих пор остается загадкой—почему он решил, что Арсен, его литературный двойник, обречен и должен погибнуть от пули, то есть умереть случайной смертью? На что он тогда намекнул, что хотел этим сказать? О чем-то догадывался? Ведь он сам тоже умер случайной смертью, неожиданно и загадочно…
Самое интересное, Айтматов предвидел и близкую судьбу Кыргызстана, который он так любил, но за который он очень тревожился, даже боялся, казалось, без видимой на то причины. И в последнем романе (вышел в 2008 году) он пророчески описал эти выстрелы задолго до того, как прозвучали они в реальной жизни в 2010-м, эти убийства, предугадал террор, настоящий киднепинг, взятых в плен заложников. Так роман получился грустным нарративом о том, как разрушилась Гора, как не сбылась Мечта. Оставалась только Вечная невеста—свет его очей, закатные грезы не остывшей души, последняя спасительная соломинка, но похожая уже на мистику…
Сначала он сам простился со своим героем, Арсеном Саманчиным, сделав его неким своим литературным двойником, наделив его чертами собственной личности и оплакивая его кончину на страницах своей книги. Потом, спустя несколько месяцев, мы простились с ним самим.
Так он завершил свою земную жизнь. И эта жизнь, эта судьба, эта удивительная биография пришла к своему логическому итогу. К концу большого пути. Только тогда, оплакивая его внезапную кончину, мы поняли, что эта Песнь, эта удивительная, эпохальная песнь, песнь этого великого столетия по имени Айтматов, увы, действительно допета. Что судьба этого человека, судьба этой личности была испытана до конца…
Так закончил свой путь последний писатель Империи, философ и гуманист, певец и самый глубокий печальник ушедшей эпохи.
Когда умер Айтматов, кто-то очень хорошо сказал, что кыргызы хоронят целую эпоху и едва ли не самого выдающегося своего соотечественника. В этом не было никакого преувеличения. Ушел последний трубадур, заблудшийся в эпохах, ушел кыргызский Арион, воспевший любовь и очарованный красотой сущего. И взгрустнувший при виде всех трагических несовершенств сына человеческого.
И часто вспоминается мне строчка из его давнего незавершенного произведения:
«И в опустевшее поле выбегает белый скакун без седока…»
…Я до сих пор считаю, что Айтматов так и испарился, превратился в белое облако, ушел куда-то в неизвестность, в пустоту инфинити и не вернулся больше.
Он вознесся в небо, куда так часто устремлял свои взоры, а белый его скакун выбежал в опустевшее и осиротевшее поле уже без седока… Слышно только пронзительное ржанье коня и затем полная тишина, и опять ржанье, уходящее вдаль, отдающееся дальним эхом и медленно растворяющееся в бесконечности времени и в эфире пространства…
Осмонакун Ибраимов
