В то лето наш стационар, состоявший из вагончика и финского домика лаборатории энтомологии АН КР, находился в красивейшем ущелье Чункурчак.
Внутрь и ввысь ущелья, на первый взгляд недалеко расположенного от Бишкека, вела крутая дорога-серпантин, затем внезапно открывалась небольшая долина. Вот там, где горный ЛАЗ уже не мог проходить выше, расположились люди. Тогда уверенные, что наука – путь в светлое будущее, а их работа – неоценимый вклад для родины.
Ниже нас по устью реки белели юрты чабанов, в основном выпасающих лошадей. Вдоль дороги стояла заброшенная кошара. Рассказывали, что когда-то здесь работал ветеринаром Чингыз Айтматов. Я облазила ее тогда вдоль и поперек, представляя, как здесь в этом удивительном ущелье, мастер питается вдохновением и возможностью не только творить и, созерцая, аккумулировать силу природы, чтобы позже так проникновенно описать природу, людские судьбы, нрав животных.
А пока я была любопытным подростком. В то лето моим главным впечатлением и открытием стали лошади, табун, пасущийся недалеко от нас.
Помню, заворожено сидела на большом, прогретом солнцем камне и наблюдала этих загадочных по началу существ. Через некоторое время я стала их различать, понимать характер, давала имена и внутренне вела с ними разговор.
Главным в этой большой и, как я поняла, достаточно иерархичной семье, был он – Раевский. Необычайной грации и силы тяжеловес, привезенный из средней полосы России. Это был настоящий вождь. Властный, горделивый, с непростым нравом конь. Гораздо позже я узнала уже про самого героя, его дар полководца и лидера.
Темно-коричневый, почти бурый, высокий, с мощной грудью и ногами. Его ноздри и глаза, а также упрямая черная грива выдавали в нем непростой нрав. Он выделялся уже издалека, даже без движения, вскинув горделиво голову и прислушиваясь к волнам голов своих подопечных.
Раевский был не только лидером табуна, но и хозяином ущелья. Его знали все, уважали и восхищались. Мне же тогда казалось, что даже трава и кусты колючего шиповника как-то перед ним расступались, перед его силой и красотой.
Я видела, как он бросался на позарившихся на его невест чужаков, как они кидались в сторону и больше не возвращались. Видела, как он наказывал непослушных жеребиц и уже окрепший молодняк, вытянув шею, шипя и жестоко покусывая. Я видела их семейные сцены, не испорченная тогда городским «цивилизованным» ханжеством, понимая, что это не просто часть природы, но и часть ее продолжения.
Вначале Раевский меня чурался, фыркал. Разумеется, он не мог позволить себе излишне пристальное внимание к этому двуногому, назойливому, явно не представляющему серьезной угрозы, существу. Но все же, наверное, я где-то нарушала его территорию.
Позавтракав, чмокнув маму с криком «в свой табун» я летела в лошадиный мир. Там я могла просидеть до темна. Иногда мама приходила с термосом и бутербродом, мы вместе пили чай, и я, присочиняя, рассказывала моей мудрой подруге об этих четвероногих существах, которые и по сей день мне кажутся значительно выше и благороднее людей.
К вечеру за ними приходил Рустам, сын табунного чабана, он приносил мне кымыз, каймак. Мой горный друг рассказывал мне больше, чем я могла заметить, от родословной до особенностей характера этой большой семьи, придания о лошадях, героев мифов.
Раевский, видимо, вызывал в нем такое же чувство восхищения и где-то величия. Нам людям было непонятно, как оно – животное может настолько превосходить человека и мудростью, и благородством. Наше общее молчание об этом было больше многочисленных тирад, оно было и восхищением, и поклонением.
Иногда я видела фантастическую картину: на крутой горе, что была напротив нашего вагончика, картину, внушающую ужас и восхищение одновременно. Это был наездник. Рустам и Раевский сливались в единое существо, вихрем, но как бы в замедленном действии проносясь по гребню горы, на фоне солнечного заката. Помню, у меня перехватывало дыхание, я замирала, наверное, это чувство испытывали египтяне, представляя себе бога Ра. Это было больше, чем реальность. Та картина отпечаталось в моей памяти на всю жизнь. Иногда всплывая там, где меньше всего ожидаешь, иногда приходя во сне. Ощущение защищенности от этих гор, ущелья...
Иногда мне кажется, что это мама, может быть именно она, каким-то собственным чутьем и умением таким образом сформировала сакральную для меня защиту, уверенность в себе и свободу. Она наблюдала за мной, не запрещая, излишне не остерегая, даже когда я одна на лошади уходила в глубь уже закрытого для меня Чонкурчака. Она улыбалась и говорила: «У тебя все получится». Я была ее младшим, поздним ребенком, похожим на того вороного жеребенка, за которым как бы вскользь наблюдал, как я замечала, Раевский. Наверное, уже тогда я поверила в дух предков.
В то советское время, будучи кандидатом наук, мама собирала травы, в которых отлично разбиралась, передавала их почти тайно нашей участковой-врачу. Помню, они шептались на нашей кухне-хрущевке о том, что знание предков совсем не мешает науке. Тогда это было крамольно.
Я не успела всему научиться, понять, я даже не была на маминых похоронах. Так случилось.
Что-то более важное, неартикулируемое, впиталось в меня в тех горах, с табуном и Раевским. Позже мы все-таки подружились.
Как-то Рустам подвел его ко мне. Тот искоса посматривал, мускулистый огромный зверь. Я погладила его, потом обняла за шею. Терпкий запах, мокрое тепло бурой гладкой поверхности, под которой я ощутила пульс аорты… и что-то родное.
Мои дети уже привыкли к горам, мне кажется, они уже где-то понимают природу, почему-то дочь больше, чем сын. Вначале привыкшие к комфорту «дети бетона» мучились без «признаков цивилизации», брезгливо перепрыгивая через «эти какашки»… Позже стали привыкать, потом открывать параллельный мир реальной фантастики, жесткий и великолепный. Теперь, как когда-то меня, их тянет туда.
Знаю, моя мама, улыбаясь, наблюдает за своими внуками, открывающими для себя этот самый что ни на есть реальный мир, через призму эстетики и законы уже другого ущелья. Как и Раевский горделиво и задумчиво свысока наблюдает за своими уже многочисленными пращурами.
Это великое таинство, которое хранит дух природы, то ли умышленно спрятанное от нас и «цивилизации», то ли утерянное нами в поисках ее.
Жаркынай Куват
