В этой поездке случайно я познакомилась с Касидой Алапаевой. После взаимных расспросов о житье-бытье и здоровье Касида спросила:
- Вы сестра Чингиза Айтматова?
- Да.
- Как хорошо, что мы встретились! А то я собиралась специально ехать к Вам.
- По какому поводу Вы ищете меня?
- У меня есть дядя - Тенирберди Алапаев, он приходится родным братом моему отцу. В 1938 году дядя сидел в одной камере с Вашим отцом, Торекулом Айтматовым…
Услышав имя отца и то, что есть человек, который был свидетелем последних дней его жизни, я разволновалась и бросилась к Касиде с расспросами, желая узнать все, что ей известно.
- Где Ваш дядя? Он жив?
- Да, он жив, но тяжело болен, и находится на лечении в туберкулезной больнице. Мы хотели, чтобы он встретился с Чингизом Торекуловичем. Но нам сказали, что сейчас его нет в Кыргызстане. А врачи считают, что у дяди остались считанные дни…
- Он наверняка хочет что-то рассказать о нашем отце? Давайте, скорее поедем туда, увидимся с Вашим дядей! – я еле сдерживала себя от волнения.
Мы тут же сели в машину и поехали. В больницу попали во время тихого часа, пришлось долго уговаривать дежурную сестру, чтобы она разрешила встречу.
Дядя Касиды еле держался на ногах. Племянница, поддерживая, вывела его в беседку, расположенную у входа в корпус. Было видно, что это терпеливый, выдержанный человек, но тяжелая болезнь иссушила его и подточила силы. Несмотря на состояние здоровья, у Тенирберди-аке был добрый, живой взгляд. При этом он внимательно, как бы изучая, смотрел на меня и, выдержав паузу, наконец, произнес:
- Глаза у тебя отцовские. И вообще, ты в Торекула пошла. Я благодарен Господу, что свелось с тобой встретиться. Теперь я могу спокойно умирать. Если там, на небесах, встречусь с Торекулом, не стыдно будет в глаза ему посмотреть…
Его разрывал кашель…. Немного придя в себя, он продолжил:
- Мой старший брат Узакбай, отец Касиды, в тридцатые годы работал председателем правления колхоза «Акжар», что в верховье Таласа. Я же был комсомольским активистом, работал с молодежью. Но времена были такие, что кто голову поднял, тот и есть «враг народа». Вот и моего брата арестовали… Вскоре схватили и меня, привезли во фрунзенскую тюрьму. Устроили допрос, задавали такие глупые вопросы:
- С кем был связан твой старший брат? Какие вражеские мероприятия против своего народа он планировал? Кого агитировал в буржуазно-националистическую партию СТП?[1] А ну, говори!..
- Да как же мой брат может быть врагом, если у него в голове только одно, как помочь народу, как его прокормить? Ни о какой партии СТП мы в Таласе не слышали!
- Твой брат - враг и изменник родины! А ну, рассказывай, какую пропаганду он вел? - требовали они.
Они допрашивали меня о делах совершенно мне неизвестных, да еще избивали при этом нещадно. Я и уперся. Выведенный этим из терпения, следователь ударил меня в лицо прикладом винтовки. Я упал и потерял сознание…
Пришел в себя только в камере, я лежал на цементном полу. Открыл глаза – вокруг шесть-семь обросших бородами, изможденных голодом и побоями людей. В углу единственная железная кровать. Рядом сидит на корточках рослый, благородного вида молодой человек и вытирает кровь с моего лица.
- Вставай, дорогой, ложись на мое место, - сказал он и помог мне добраться до кровати и лечь на нее.
Как оказалось, на единственной железной кровати узники этой камеры отдыхали по очереди. В тот день был черед этого человека. Хоть недолгое, но все-таки спасение от пронизывающей сырости цементного пола. Никто не возражал. Вид у всех был такой подавленный, словно они уже боялись, и говорить друг с другом. На следующий день мы познакомились поближе:
- Меня зовут Торекул, фамилия Айтматов, - сказал он мне.
Я тоже представился. Торекул очень обрадовался, узнав, что я из Таласа. Подробно расспросив меня об обстоятельствах моего ареста и заключения, он дал мне очень ценный совет:
- Ты освободишься. Во-первых, ты не совершил никакого преступления, а здесь находишься из-за брата. Во-вторых, ты ещё очень молод. В-третьих, к тебе они не применяют таких бесчеловечных пыток, как к нам. Так что освободишься. Только будь начеку, не дай следователям провести себя. Не предавай никого. Держись, не отступайся. Я думаю, Сталин не знает, что творят НКВДэшники. Но на его имя сейчас написано много писем, раскрывающих преступные дела этого ведомства… Не одно, так другое попадет в его руки обязательно. И когда он узнает о том, что происходят массовые нарушения законов, о том, что унижаются советские граждане и попираются их права, тогда и прекратятся эти безобразия. Вот увидишь, это время настанет, во всем разберутся, и ты освободишься… Нас, конечно, уничтожат, причем, очень скоро, незачем им оставлять свидетельства своих преступлений, - сказал он, потупясь.
Из наволочки Торекул сшил мешочек, на его лицевой стороне он вышил три слова: имена сыновей «Чиңгиз», «Ильгиз» и ниже «Талас», (на букву «с» не хватило ниток, и она так и осталась недовышитой) - это было название его родной земли, именно там осталась его семья, там остались его сыновья. Торекул был человек образованный, культурный и чистоплотный. Это было видно по нему сразу, как-то чувствовалось - в каждом слове и поступке, в любой мелочи. Мыло, расческу и зубной порошок с щеткой он держал завернутыми в чистую тряпицу и хранил в том самом мешочке.
Со временем мы с Торекулом стали как родные братья. Однажды, улучив минутку, он отделил меня от других и попросил выслушать:
- На меня повесили 58-ю статью. И как врага народа лишили права переписки. У меня к тебе просьба. Первая, а быть может, и последняя. Когда освободишься и вернешься на родину в Талас, разыщи мою семью. Они живут в селе Шекер. Я прошу тебя объяснить им, что меня осудили неправильно. Все обвинения, выдвинутые против меня, это сплошная ложь и клевета. Пусть мои знают, что я не враг народа. Для меня очень важно, чтобы дети мои верили в мою невиновность перед народом.
Ты знаешь, мой старший сын Чингиз - очень хороший мальчик, нежный и впечатлительный, откуда ему знать, что в жизни столько несправедливости! Меня беспокоит, что когда он видит проявления насилия и жестокости со стороны кого бы то ни было, то очень сильно переживает и иногда даже плачет. Он не может переносить страдания человека, будь то знакомый или совершенно посторонний. Однажды он стал свидетелем того, как дрались два пьяных. Это было в Подмосковье. Он плакал навзрыд и просил меня разнять их и остановить драку, чтобы не было больно тому «маленькому и слабенькому дяденьке», которого нещадно избивал более взрослый и сильный мужчина... Человечность, гуманность, доброта, отзывчивость – это, конечно, очень хорошие качества, но в жизни бывает очень много несправедливости (это я сам сейчас испытываю). В таких случаях надо уметь достойно противостоять несправедливости. Каково ему будет теперь? Я прошу тебя, обязательно поговори с ним, пусть он будет мужественным, стойким, пусть он будет готов к любым трудностям. А еще, объясни ему, что если не доведется мне вернуться, он будет за старшего в семье, первым помощником мамы. А мешочек с вышивкой передай им на память. А теперь крепко-накрепко запомни вот что. Если вдруг меня приговорят не к смертной казни, а переведут в Молдовановскую тюрьму, то я через милиционеров попрошу, чтобы ты передал мне мыло из мешочка. Если меня этапируют в Сибирь, то я попрошу расческу, а если - зубную щетку, то значит, меня сослали на Урал. Это все поможет тебе дать знать моей семье, где я нахожусь. Ну, что ж, прощай, родной. Если не придется увидеться на этом свете, то свидимся на том.
- Я тогда со слезами на глазах пообещал выполнить все его наказы. Перед тем как его вызвали, он, будто знал, что прощается со мной навсегда. Еще раз напомнил о том, чтобы я разыскал его семью. Через несколько минут его увели. Я ждал, но он не вернулся. Через два дня пришел милиционер и потребовал вещи Айтматова. Я спросил:
- А где Айтматов?
- Много захочешь знать, там же окажешься!- и показал пальцем на небеса.
От недоброго предчувствия ноги вдруг стали ватными, я был ни жив, ни мертв и еле нашел в себе силы подать оставшиеся вещи милиционеру. Мешочек с содержимым оставил при себе…
Через несколько дней меня осудили на 10 лет без права переписки и этапировали на Урал. Там я 10 лет работал на лесоповале. Мешочек с именами сыновей Торекула я положил во внутренний карман зековской телогрейки. Еще долго надеялся, что по договоренности Торекул запросит какую-то вещь из мешочка. Но от него не было никаких вестей. Ну что ж, передам его семье, когда вернусь в Талас, решил я. Вспоминая, с какой любовью вышил отец имена своих детей, с каким беспокойством он говорил о них, мне становилось тяжело на душе. Временами я представлял сыновей Торекула уже повзрослевшими юношами, очень похожими на отца…
Прошло 10 лет. Я надеялся вернуться к себе на родину. Но моей судьбой распорядились по-другому. Теперь меня сослали на поселение в Сибирь ещё на 10 лет. Перед отправкой в Сибирь, проверяя карманы телогрейки, я случайно наткнулся на тот мешочек, который хотел передать семье Торекула. Он уже пообтерся, а на сгибах даже рвался. Я его снова положил в карман, а вдруг удастся встретиться с кем-нибудь из семьи Айтматовых…
…Как бы там ни было, я теперь - не в тюрьме, под наблюдением, на небольшие расстояния, но могу перемещаться. Когда меня арестовали в 1938 году, я был еще не женат. Потом не до этого было. В Сибири я встретил очень симпатичную девушку, мы полюбили друг друга и поженились. По национальности она была татарка и мы могли говорить с ней на одном языке, ведь кыргызский и татарский похожи, можно очень хорошо понимать друг друга. У нас родились дети, я работал на конюшне. Но меня уже много лет терзала сильная тоска по матери, по родному краю, родственникам, по родному языку. То ли оттого, что я уже не надеялся вернуться в родные места, то ли от изрядно выпитого самогона, короче, бес попутал, в приступе безысходности я выбросил старую зековскую телогрейку в речку. А когда пришел в себя… О боже, что же я сделал, ведь вместе с ватником я выбросил и вещи Торекула. Как я виноват! Ни бог не простит мне этого, ни дух твоего отца. Я это говорю неспроста: именно в тот день, конь, которого я подковывал, сильно лягнул меня. Я повредил легкое. С тех пор болею. И то, что я сейчас нахожусь в больнице, тоже результат той травмы. Теперь, видно, смерть уже у порога.
Спасибо Хрущеву. Мне разрешили поехать на родину. Я тотчас же уволился с работы и, ни минуты не задерживаясь, вместе с семьей, словно на крыльях, помчался в родной Талас.
Встретился с матерью, родственниками, друзьями детства,… Воздух, вода, природа Таласа!... Стало легче, перестала меня мучить тоска. Со здоровьем были проблемы. Периодически надо было ложиться в стационар и лечиться. Во время очередного лечения в больнице со мной в одной палате лежал молодой парень. Он день и ночь, не поднимая головы, читал книги.
Однажды я попросил одну из книг - «Повести гор и степей» Ч. Айтматова и стал ее читать. В сборнике была повесть «Материнское поле», я сразу обратил внимание на посвящение:Отец, я не могу поставить тебе памятник,
я даже не знаю, где ты похоронен.
Посвящаю тебе, Торекулу Айтматову.
Мама, ты вырастила нас всех четверых,
поставила на ноги.
Посвящаю тебе, Нагиме Айтматовой.
Потом я посмотрел на портрет автора. Суровость выражения лица и глубина мысли напомнили мне образ Торекула, томившегося в бетонном колодце фрунзенской тюрьмы. Я вспомнил мешочек, с вышитыми именами его сыновей. В ушах зазвучала последняя просьба Торекула. «Да ведь это сын Торекула! Родной ты мой!» – вскрикнул я и, прижав книгу к груди, дал волю слезам.
Если честно сказать, в эту минуту я презирал себя. Как же так, я не выполнил последнюю просьбу человека, который помог мне, поддержал в трудную минуту, а потом мне доверился. Я тотчас захотел сесть и написать письмо Чингизу, рассказать последние пожелания его отца, попросить прощение за то, что не выполнил данного ему обещания. Сколько раз я начинал писать ему письма, но каждый раз мне казалось, что Чингиз не поверит, ведь вещественного доказательства нет. Иногда, когда бывал во Фрунзе, мне хотелось зайти к нему на работу, посидеть, поговорить. Так и не решился…
Но вот недавно я невольно услышал, как мой лечащий врач говорил моей племяннице Касиде о том, что от силы мне осталось жить месяц. С тех пор я не нахожу себе покоя - ни днем, ни ночью. Как же я уйду на тот свет с невыполненным обещанием? А если мы встретимся с Торекулом там, и он скажет: «Тенирберди, ты, почему не сдержал своего слова? Ведь я просил тебя всего-навсего передать моим сыновьям последнюю весточку обо мне, чтобы не пришлось им искать меня всю жизнь». Что тогда я отвечу ему, как посмотрю в его глаза? И стал я просить Касиду, чтобы она помогла встретиться с кем-нибудь из детей Торекула, чтобы не уйти в мир иной с невыполненным долгом,- Тенирберди зарыдал, - Дорогая доченька, от имени всех детей Торекула прости меня.
- Что Вы, Тенирберди-аке, не плачьте! Вашей вины здесь нет. Если кто и виноват, так это проклятое время, та система, в которой коренилась несправедливость, - попыталась я хоть как-то утешить бедного старика.
Тениберди было тогда всего-то 63 года, он 1912 года рождения. Но искореженная судьба, жизненные невзгоды, выпавшие на его долю, длительная болезнь так тяжело отразились на нем, что он казался мне глубоким стариком. Мне было тяжело смотреть на изможденного, едва дышащего человека, который стал свидетелем людских страданий и последних дней, последних часов жизни моего отца. Я обняла его и стала успокаивать.
Лететь вечерним рейсом из Таласа во Фрунзе в этот день мне было очень тяжело. Передо мной так и стоял образ Тенирберди-аке, перенесшего столько несправедливости в жизни, но оставшегося порядочным и благородным человеком. До сих пор я помню его добрые, светящиеся глаза. Уезжая, я думала, что очень скоро вернусь к нему и еще раз встречусь. Но не судьба…
[1]Наибольшее количество репрессированных в Кыргызстане первым делом обвиняли в принадлежности к Социал-Туранской партии (СТП). Далее в главе «По страницам следственного дела №4418 вы прочтете об этом подробнее.
