Судьба девочки, начерчено которой было стать ханшой, даткой. Девочки, не побоявшейся поддержать и протянуть воды униженной, поруганной, в которую любой бы бросил камень. Только что. Если бы не он…
Наверное, с эпохи, запомнившей Таттыбубу Турсунбаеву, это второй, такой вот женский символ, где грация и красота совмещена с достоинством и честью. Лицо не просто красивой восточноазиатской иконы, как с той чеканки, типичное для наших мест. Но главное – ее достоинство и вера. Тогда – еще ребенком, потом в выборе своей судьбы и суженого. Потом со своим племенем, народом.
Достоинство – красная линия всего фильма, и главной героини, завораживающее, не вычурное, спокойное. Мы в своих символах эпохи независимости, при всей атрибутике, патетике, риторики суверенности, похоже, утратили этот узор. Даже визуально. Все героини и женская героика, да впрочем, и мужская – скорее испытание среды, пороков, перехода от одной истории надлома к другой. С избитой уже мантрой – «мы бедные, зависимые, малые, второстепенные и прочее».
Наверное, в этом и выражается магнит картины. Где даже природа горделива и благодатна, где джигиты как батыры, сильны и мужественны. Мудры, и коллективно принимают, невиданно, власть женщины – Датки.
Понимая, что любая героиня, героика, герой, описанный, запечатленный историей, большей части не своей (Спасибо Маннергейм!), это еще и история интерпретаций. К тому же победителей.
Так много лет прошло, но честных, собственных объективных описаний не много. А устная история долго была падчерицей здесь. Загнанной, стертой годами, судьбами. С той правдой, что действительно была когда-то. Как имена, действительно героев тех времен.
Мы помним, из детства, из фильмов той эпохи басмачей, про их коварство, непокорность и жестокость. Кто ж был тот «басмач»? И до какого периода героиня Курманжан Датки подходила под этот образ «не своих». Какова роль других вождей и лидеров племен, их много было. Мы их не знаем, многих позабыли.
С принятия независимости мы культивировали сокровищницу – кладезь былого. Может быть собирательный образ, а может быть и быль – Манас. Интуитивный, мощный устный символ – ствол, не давший нам забыть себя. Воспроизвести его через кинематограф пытались те, кто чувствовал в этом свой долг, призвание, предназначение свыше. Манас у Мелиса Убукеева на заре независимости – безликий, но пришедший и возродивший. «Манас» у Нурбек Эгена – собирательный образ современников, как мозаика – потенциал, как зов веков. Из прошлого вперед.
И вот теперь – она, символ Матери, Умай Эне, олицетворение про Матери для протонации.
Может быть, попытки опереться о мужской символ не случились, потому как слишком серьезно подошли? В начале иконизировали через заветы, ввели в курс школы, потом интерпретировали слишком много, все, и источники и присутствие, в том числе религии, потом присвоили отдельные, и все пошло так, как уже привычно ….
Может быть, искания осиротевшего уставшего кыргыза то со страной, ее канвой, попыткой НЕ зависимости, попыткой осмысления то в Тенгри, то в исламе, и наконец, запутавшегося в политике привели его к поискам, ностальгии? Нет. Тоске по Матери и тому самому Достоинству, что несет каждый герой племени в этом фильме, от самоуверенного мальчишки, до старика.
Тигр, как оберег. Ушедший символ. Бесповоротно в вечность. Тотем мощи, былой щедрости природы. Олицетворение свободы. Он ушел от нас. Тогда, вместе со сном Датки.
Что трудно – по человечески, понять, ту сцену, где жертвенность матери и покорность сына. Один момент, возможно миг прощания, у матери оставшейся на коне, и за плечами с племенем своим. Сын, принявший петлю, чужую, не свою, не от своих, не за свои грехи. За поруганных соплеменников, традиции и честь.
Что это - политический контекст? Цена жертвы была действительно так высока?
В контексте сегодняшнего дня это не просто сюжет картины. Это часть истории моей страны, уже привычной. Когда мы, вечно, если верить фильму и истории, да, уже вечно, все время – жертвуем. Ради того чтоб быть. И это уже традиция, которая так пестуется нами. Мы не строим, мы не рождаем новое, не боремся, но жертвуем. Сыном, частью себя, страны. Вот так – как Курманжан Датка.
Жаркынай Куват