Добавить свою статью
12 Декабря 2019
Мой Алыкул

Сегодня день смерти киргизского поэта Алыкула ОСМОНОВА (1915-1950).

Кыргызстан — страна гигантского эпоса, подобного ее горам: необъятный «Манас» высится в окружении по-своему великих «малых» эпосов. Современного образца словесность возникла поздно. Но у киргизов был по крайней мере один бесспорно великий поэт. Именно этот молодой человек за несколько лет до смерти успел воплотиться в гениальных творениях. Это началось с работы над переводом стихов Пушкина и особенно с переложения «Витязя в тигровой шкуре» (с тех пор поэма Руставели стала наряду с «Манасом» любимой книгой киргизского народа — детям там часто дают имена руставелевских героев).

История, знакомая по истории мировой литературы, обычная для ряда стран: гения завистники долго держали в черном теле и после его смерти старались предать его имя забвению, а сейчас его портрет помещается на денежных купюрах...

То, о чем я говорю, должно быть, многим безразлично, чуждо в нынешней Москве, в современной России, забывшей общесоюзное прошлое. Но дело в том, что Киргизия — моя родина, и я всегда ощущал некий свой долг перед ней. Судьба и творчество Осмонова меня так давно увлекают и волнуют. Тридцать лет назад вышла книга моих переводов «Мой Алыкул», а несколько лет назад я составит «Избранное» Алыкула Осмонова (оно было издано в Москве попечением посольства Кыргызстана).

Показываю два свои предисловия — к первой и второй книге. Но сначала собственное стихотворение.

Михаил СИНЕЛЬНИКОВ

АЛЫКУЛ

Там в чайхане сидели рядом,

Впивая сумеречный свет,

Нарком с туземным конокрадом,

Осведомитель и поэт.

И, чудом добежав досюда,

Вот в этот невозможный зной,

Смотрел тревожно на верблюда

Бездомный лодзинский портной.

По щебню рыжему зоолог

Свою пронёс большую тень…

В эвакуации так долог

И выморочен каждый день.

Лишь знахарке в прозреньях сонных

Дано шептать, что не вернёшь –

В прогрохотавших эшелонах

Уехавшую молодёжь.

Среди безмерных потрясений,

Перевернувших бытиё,

Один туберкулёзный гений

Упорно думает своё.

И в чуждое многоязычье

Не зря отныне и навек

Вошло родных вершин величье,

Неистовство родимых рек.

Он воспарит из несвободы,

За небывалый взявшись труд,

Когда уж целые народы

Сюда в теплушках привезут.

2015

МОЙ АЛЫКУЛ

(Предисловие к книге переводов Михаила Синельникова «Мой Алыкул», 1988)

Всматриваясь в пожелтелую любительскую фотографию, запоминаешь навсегда это юное и миловидное, несколько утомленное, болезненное лицо, ищешь в чертах этого почти мальчишеского, подросткового лица приметы той мощи и мудрости, которыми пронизаны стихи, ловишь в нем отблески неизъяснимой силы, нависшей над словами... Никогда не устанешь удивляться этому молодому человеку, чей земной век очерчен границей всего лишь тридцатипятилетья (1915—1950). Этому юноше, который прожил внешне незаметную и в общем малорадостную, но по существу возвышенно-трагическую и насыщенную радостью творчества жизнь. Поэту, который каким-то чудом сумел в удушье и угаре самых беспросветных и безысходных сталинских лет прийти к высокой духовности и тайной свободе...

Как быстро пролетел Алыкул Осмонов весь путь от первых слабеньких сборников к стихам и поэмам последнего, самого плодоносного своего пятилетия! Окреп и вырос его природный дар, отформовался недюжинный, крупный характер. Природная зоркость позволила увидеть изнанку жизни, постичь катастрофичность бытия, драматизм военных и мирных лет. Было глубокое, с младенчества, знание фольклора. Был громадный, неисчерпаемый «Манас». Было много мятущихся чувств, много смешанных мыслей и — немного книг. Были некоторые книги: Гомер,Шекспир, Шиллер…Немногие книжки, но считается, что Спиноза прочитал всего 200 томов, из коих шестьдесят были с ним постоянно... Немногие, но какие книги!

Затем — это была эпоха массового, «перекрестного» перевода классики. Вольно или невольно, начинающий поэт много переводил. Перевел стихотворения А. Пушкина и был под сильнейшим от них впечатлением. Что значит перевести Пушкина, а, впрочем, и — любого другого поэта? Скажем не ради каламбура: это значит провести переводимые слова через мозг и сердце, войти в иной мир, в чужую вселенную... Алыкул перевел «Витязя в тигровой шкуре» Руставели. Это знаменитое поэтическое переложение (столь любимое киргизскими читателями, что в Киргизии и по сей день дают детям имена руставелевских героев), это деяние поэта-переводчика стало не то что вехой жизни Осмонова — эпохой его самосознания. Алыкул Осмонов истолковал руставелевскую поэму как должно: не просто, как увлекательную «приключенческую» повесть-сказку, но как сказание о заточенной и вновь обретенной, отвоеванной душе. Здесь лежали пласты античной и средневековой философии, возвышались сферы иудео-христианского богословия, исламской, суфийской мистики. Ничего этого Осмонов не знал, не мог знать (кроме разве отдельных коранических преданий), но силой ума и таланта он проник в самую суть, ибо культуру носил в себе самом.

В сонме замечательных киргизских лириков столетия Алыкул Осмонов — единственный великий поэт, единственный поэт мирового уровня. Мирового, потому что в отличие от ровесников и современников, обладал мировой культурой. Той культурой, для которой свойственно благоговение перед тайной жизни, этичность ума, внеисторическое, метафизическое, религиозное ощущение мира, которое я решился бы назвать «внутренним христианством». Оно живет, как идеал, во всех исторических вероисповеданиях мира, сквозит и прорезается на свет из жертвенности героического атеизма. Мир един, и беспредельная жалость ко всему живущему и тленному роднит киргизского поэта с европейцем Альбертом Швейцером и индусом Вивеканандой. В Алыкуле жила память первых лет сиротского детства, его сжигала жалость к людям, которую испытывали и Бодлер и Некрасов. То чувство, о котором Пастернак сказал: «Мирами правит жалость, вселенной внушена...» Этим чувством пронизаны все произведения Осмонова: и стихотворение о русской няне Груне Савельевне, и портреты односельчан, и «охотничьи» поэмы, и рассказы о животных, и эпические мотивы, и стихи о собственной судьбе. Едины искания столетия от Томаса Манна и Гессе до Маркеса... Киргизский поэт, уплатив малую дань, бежал от ига современной ему заздравной газетчины и вышел на путь, ведущий в недра легенды и сказки — к мифу, ключевой теме культуры. В своих поэмах Алыкул переиначил, перетолковал и преобразил эпос, коснулся самого глубинного слоя народного сознания. И у культуры нет больших, высших вершин, чем осиленные таким художником... Когда в начале века подобное дело совершил гениальный записыватель грузинского эпоса, то вождь и теоретик символизма Григол Робакидзе написал: «Там, где кончается Ибсен, начинается Важа Пшавела...» В дни принудительного единомыслия, когда убивалось все человеческое в человеке, дерзостью было увидеть мир, каков он есть — в борьбе и в единстве, в игре и прелести противоречий. Эта веселая дерзость и еще — большая совесть сближают Алыкула Осмонова с его старшими русскими современниками, с ранним Заболоцким и зрелым Платоновым. Не то, чтобы он «лез на рожон» и боролся с властью. Напротив — честно славил свое время и воспевал одухотворенный труд народа. Но поэтическое слово таково, что им говорится всегда больше, чем сказано, независимо от воли поэта. Поэт не спорил, он только видел и знал, что и зло и добро — не где-то извне, не во «врагах», а живут и борются в каждом из нас. Нам дорого стоило забвение этого простого и самоочевидного факта.

Что значит в искусстве тема? Всего лишь тема... Что из того, что многие проникновенные строки Осмонова посвящены будням односельчан, простых колхозников, ударников, борющихся за перевыполнение планов и норм! Ведь это — люди с теми же чувствами и страстями, что и другие, не хуже других, а многих и получше. Долгая жизнь в поэзии, литературе подарена этим любимым героям поэта. Нам не к лицу снобизм. Есть «приметы» времени, его детали, колорит. Но есть с другой стороны — вечный мир человеческих привязанностей, мир сильных страстей, чувств, простых и естественных, как чувство матери и чувство любящей женщины. Мир, удержанный в вечности красками, простыми и резкими, «грубыми» мазками живописца. Тонкость такого мастерства превыше обычной интеллигентской изысканности и изощренности, нужнее, насущнее книжной премудрости.

Художник такой силы как бы сам является «народом» в народе, становится устами и голосом народа, ступенью его самопознания, самосоздания. В этом смысле Алыкул предельно народен, знает и слабости и силу, и падение и величие родного народа. Не льстит народу, живет нераздельной жизнью с его единой душой. Взмывает в поднебесье, к самому солнцу со звуками любимых мелодий. Оплакивает утраты, прославляет праздники и пиры. Любуется трудом народа и участвует в труде. Бесконечно трогателен «гесиодовский» цикл стихотворений Осмонова, посвященный круговороту полевых, сельских работ, очень живы стихи, вдохновленные возникновением новых ремесел. И всегда за бытовым описанием стоит мысль о духовной подоснове вселенной, живет сущность, экзистенция... Осмоновскне герои-труженики — не простые поденщики в поле, поэт внушает им веру в спасительную силу труда. Хочет быть не просто добрым советником, но воспитателем народа, вопреки обычаю, учит уму-разуму не только друзей, земляков, родню, по и старших, и даже родного отца... Так доброжелательны эти поучения, так мягко-критичны, преисполнены такого мудрого и милого юмора, что не внять им нельзя... На самом же деле у этих писем нет «конкретного адресата», эти слова обращены к будущему народа, к потомству.

Поэзия Алыкула Осмонова принимает к сведению лозунги эпохи и идет своим путем — дорогой столетий. Поэтому его стихотворения изменяются со временем, приносят новым поколениям свой новый смысл, новую весть. Иные из этих стихов, написанных огнем, как бы явились на свет сегодня, и вместе с тем — как бы существовали всегда. Опыт Алыкула был учтен поколением Суюнбая Эралиева и следующим, влюбленным в осмоновскую лирику поколением (условно, поколением Жолона Мамытова). Этот опыт уже «переплавился» в стихах новых и новейших поэтов. Но сама поэзия Алыкула Осмонова летит с большим опережением, она уже в будущем...

Первые стихотворения Алыкула Осмонова я перевел, когда был значительно моложе автора. Прошло 16 лет, и я старше Алыкула, который навсегда останется тридцатипятилетним. Я всегда буду благодарен покойному другу, большому поэту Жолону Мамытову, который был моим «путеводителем», вожатым в осмоновском мире. Творчество Алыкула и его судьба были частой темой наших бесед. Особенно было ценно то, что Жолон всеми силами, всеми средствами, словом и молчанием, мимикой и жестами, притчами и аналогиями пытался передать непередаваемое, непереводимое... Начиналось с ярких, легко запоминающихся метафор, а дошло до подпочвенного слоя, до плотного воздуха, до наваждения... «Вовеки непереводима, родному языку верна!» — как сказал Межиров.

Хотя бы в глубине души все знают, что поэзия непереводима. Все же — «стараемся», пытаемся... Зачем? Думаю, что задача «ознакомления с творчеством» (информация о содержании?) — только первая и поверхностная задача поэтического переложения. Искусство не дает ответов, оно ставит вопросы. Но, если поэзия, это — вопрос, обращенный к миру, то перевод, быть может,— попытка «ответа». Ответ средствами своего языка на сильное явление языка чужого. Не зря Мандельштам назвал переводчика «могучим истолкователем автора».

Поэзия безжалостно, мучительно непереводима. Лучшие стихи поэта мстят своей особой непереводимостью за податливость просто хороших стихов. Но все же по ходу дела (если переводчик — поэт) может возникнуть явление, близкое к предмету поэзии.

Нет и не может быть иллюзий. В своей работе переводчика стихов Осмонова я доволен далеко не всем. Не все, скажем, равноценно. К тому же, как писал Заболоцкий, «успех перевода не может быть столь долговечен, как успех оригинала». И все же надеюсь на то, что у меня были отдельные удачи. Ведь несколько удачных переводов, это уже — понятие о мире поэта.

Здесь должен сказать, что как читатель, глубоко благодарен нескольким русским поэтам старших поколений, прекрасно, на мой взгляд, переводивших Алыкула. Прежде всего назвал бы «Киргизские горы» в великолепном переложении В. Потаповой. Этому переводу я завидую, и жалею, что он, увы, не мой. Назвал бы «Учение беркута», с блеском переведенное С. Липкиным, «Ведро воды» в проникновенном переводе Николая Чуковского, стихотворение «Русский народ», которое Илья Сельвинский перевел с большим воодушевлением, а также некоторые переводы М. Петровых. Мне нравятся, кроме того, первые строфы поэмы «Дженишбек», которую впервые перевела О. Ивинская. Убежден, что первые 20 строк сделаны Борисом Пастернаком (дальше пошло пожиже). Конечно, доказательств у меня нет, но, как говорили древние: «По когтю — льва...»

В конце своей короткой жизни Алыкул пережил миг «наибольшего благоприятствования», его стихи раздавались лучшим московским переводчикам. Затем — попытка искусственно организованного забвения, неудачная в итоге, как все попытки этого рода. Еще недавно Алыкул Осмонов, лучший поэт киргизов, любимец киргизской молодежи, был на положении «опального классика» (как у нас — Ахматова, занимающая в русской поэзии XX века тоже центральное место). Осмонова и посмертно задвигали, затирали... В дни празднования 60-летия юбилей свернули. По звонку из Фрунзе (!) сняли подготовленную мной для «Литгазеты» подборку переводов, предисловие для которой написал мой старший друг и друг юности Осмонова Кайсын Кулиев. Несколько десятилетий имя Осмонова было в тени... Но в конце концов прошло и это время. И впереди — долгие, долгие годы.

Осмонов помог мне, проведшему детские и юные годы в Киргизии, лучше и глубже узнать киргизский народ, позволил взглянуть на киргизский пейзаж иными глазами, почувствовать его дремотную томительность и напряженную силу. И прежде всего я благодарен самому Алыкулу Осмонову, стихи которого были со мной все эти годы. Среди них — много непереведенных. Возможно, непереводимых... Не знаю, как к ним подступиться, страшусь приблизиться. Только слышу всплески сильных волн вдохновения, ощущаю влажную и ускользающую плоть этих волн.

Хочется когда-нибудь собраться и написать «подстрочники» некоторых русских стихотворений. На русском же языке рассказать о том, чем хороши отдельные строфы, слова, звуки, буквы Тютчева, Фета, Хлебникова, Кузмина, Ахматовой, Блока... О том, чем веет от звуков, что порхает между словами, живущими исторической жизнью, умирающими и воскресающими.

Конечно, так чувствовать можно только родной язык... Как много невыговоренного осталось за тем, что сказано в моем переводе стихотворения Осмонова «Века»! Но как передать этот шелест шелков, это журчание горного ключа, это эхо времени?.. И все же свое предисловие мне хочется закончить этим стихотворением:

Луна теряет блеск, летят, летят лета,

Как за стрелой стрела,— одна у них мета.

Не шелестящий том — грядущий день распахнут,

Все раскрываются бессчетные врата.

Как едущий домой с победою джигит,

Печали топчет жизнь, смеется, вскачь летит.

Столетья, словно шелк старинных платьев,

Оставлены в пути, их ветер теребит.

Куда так мчишься ты, так шало рвешься ты,

И дикой лошадью о скалы бьешься ты.

Ты, как зверек, играющий в Сон-Куле,

Переливаешься в мельканье быстроты.

То покоришься нам, то подчиняешь нас,

То полыхнешь клинком, что в ножнах не угас.

Все подвиги свершив, все девяносто девять,

У матери земной родишься в сотый раз.

Михаил Синельников

ТОЛЬКО ПОЭЗИЯ

Вновь об Алыкуле Осмонове

В необозримом, вечно шумящем и плещущем океане киргизского устного народного творчества, фольклора, беспрестанно возобновляющегося акынского эпоса, поздно возникло мощное течение письменной словесности, авторской поэзии. В двадцатом веке творили прославленные поэты Киргизстана – целый блистательный ряд. Вероятно, потомство назовет великими и нескольких наших современников, которым, по счастью была суждена долгая жизнь. Их присутствие в нынешней литературе и общественной жизни облагораживает сам воздух эпохи. Окончательное, завершающее признание – дело будущего… Но уже давным-давно, если и не официальным постановлением, то самим сердцем народа, признан в качестве величайшего национального поэта один автор, живший так мало и сделавший так много, - Алыкул Осмонов. И только обстоятельства времени, «человеческое, слишком человеческое», заземленное равнодушие начальства в сочетании с неутомимым сальеризмом иных собратьев по перу, долго мешало полновесному признанию. Хотя в исторической перспективе лишь несколько отсрочило полноправное вступление Алыкула в тот сонм мировых гениев, где его собеседниками стали любимые киргизским поэтом и вдохновенно им переведенные Пушкин и Руставели. Где находятся Низами и Навои, Гейне и Верлен, Рильке и Ахматова…

Вопреки изобретательному коварству завистников, книги Осмонова всё-таки усилиями почитателей всё чаще пробивали себе дорогу и выходили в свет и на родном языке и в русских переводах. Одна из книг вышла в 1988 году целиком в моих переводах. Я дал этому собранию переложений название «Мой Алыкул». Моим вдохновителем в работе и неоценимым помощником стал киргизский поэт Жолон Мамытов, с интересом следивший за ходом дела, подававший советы, читавший мне стихи Алыкула в подлиннике, многое пояснявший, делавший замечания. К несчастью, и для всей киргизской литературы и для меня лично, мой любимый киргизский друг ушел из жизни так рано. В том же 1988 году, за несколько месяцев до выхода книги «Мой Алыкул», на титуле которой я поставил посвящение памяти Жолона Мамытова. Я думаю, что это посвящение оправдано не только непосредственной причастностью покойного поэта к данной книге, но и собственно литературной преемственностью: в Мамытове, которому недавно установлен памятник в его родном Оше, видят ныне выдающегося продолжателя дела Осмонова.

Прошла четверть века - два с половиной десятилетия, насыщенные событиями и какими!.. Крайне редко в Москве появляются киргизские книги, а те, что и порою здесь и возникают, не всегда относятся к лучшему, чем богата киргизская словесность. Но ведь только подлинные, впечатляющие ценности создают истинный образ страны и ее культуры. Издание новой книги Алыкула Осмонова в переводах русских поэтов кажется мне делом самым насущным и необходимым. Я верю, что еще доживу до дня, когда в Москве будет установлен памятник Алыкулу.

Надо отчетливо сознавать, что поэзия, особенно великая, на своей предельной глубине непереводима, непередаваема словами другого языка. Но, если поэта переводит поэт, то расстояние между подлинником и переложением сокращается, поэзия оригинала и поэзия перевода становятся близкородственными, и уже в другой языковой стихии возникает наяву, оживает образ иноземного поэта… Размышление о судьбе Алыкула, о его духовном опыте, об уроке его творческого преображения, не покидало меня все эти годы. И вот я чувствую, что мое увлечение творчеством Осмонова стало пожизненным. Я не раз обращался к этому творчеству в статьях разных лет и вот несколько стихотворений Алыкула лишь по душевной потребности перевел специально для этого издания. Всё же о должен решительно заявить, что не всем в своей работе доволен и далеко не все свои переложения считаю безусловно удавшимися. Кроме того я, разумеется, не являюсь монополистом, и высоко ценю удачи нескольких старых мастеров, переводивших Осмонова. И я убежден, что именно эти великолепные удачи свидетельствуют о том, что работа целого ряда замечательных русских поэтов над переводом стихов и поэм Осмонова не была обычной подёнщиной. Что в соприкосновении именно с поэзией, столь страстной и проникновенной, как осмоновская, забывалось о количестве договорных строк, обо всём житейски-мелочном… Хотелось бы чтобы и современные киргизские читатели, пребывающие и в многочисленной диаспоре и в самом Киргизстане, почувствовали в некоторых вдохновенных переложениях силу деятельной любви к переводимому гению, оценили образцы мастерства Семена Липкина, Веры Потаповой, Ильи Сельвинского, Николая Чуковского, Марии Петровых, Сергея Фиксина, Владимира Леоновича…

Предисловие к книге «Мой Алыкул» я сделал приложением к этому сборнику, сохраняю его, поскольку мой взгляд на творчество Осмонова в целом не изменился. Здесь настойчиво повторю лишь одну мысль этого старого предисловия: не стоит придавать чрезмерное значение теме того или иного стихотворения и присутствующим в нем атрибутам и терминам миновавших эпох: «колхоз», «ударник», «комсомол» и так далее. Ну, да, поэт был несвободен от некоторых роковых иллюзий жестокой эпохи. Но ведь эти иллюзии, порожденные чистой мечтой, верой в победу человеческого в человечестве, в торжество того изобильного общество, в котором однажды утвердится истинная справедливость, они хотя бы в силу степени душевной самоотдачи драгоценны и, может быть, - пусть хоть в отдаленной исторической перспективе, небеспочвенны. Важно, что лирика и эпос Осмонова пронизаны духовной мощью и подлинностью самой народной жизни. Время же спрессовывает всё, и в одной земле лежат стремена конницы Манаса и гусеница первого трактора. Долговечное поэтическое слово всегда многослойно, многосложно, и, в кружеве смысловых и звуковых сцеплений отданное одной теме, может поведать о многом ином, и злободневном и вечном. Конечно, это удаётся только большим поэтам, но таким и был Алыкул Осмонов.

В моем нынешнем возрасте меня, пожалуй, намного больше, чем в прежние годы, трогают такие выраженные в волнующих стихах черты человеческой личности Осмонова ,как нежность к детям, жалость к животным, способность сострадать и прощать, ощущение святости труда, трогающая до слёз и неизбывная доброта народного (не по званию, а по сути) поэта… Чудесным кажется и светлый юмор Алыкула, не утраченный им и в самые черные дни утрат и зловещих предчувствий. В сущности, он всегда, до последнего дня, оптимистичен, несмотря на неутешительное сознание собственного близкого ухода. Поскольку ясно сознает, что жизнь его продолжится в родном народе, в родном языке. Но догадывался ли он, что с годами и для некиргизских читателей станет важным собеседником, полноправным представителем своей высокогорной родины?!

Мне кажется необходимым напоминание об искреннем, неподдельном интернационализме Осмонова. Особенно необходимым в эту эпоху постсоветской истории, переполненную, увы, нередкими проявлениями слепой ксенофобии и возмутительными всплесками национализма. Стоит напомнить и о любви Осмонова к России, выразившейся во многих стихах. Мне кажется, что самыми сильными и первоначальными истоками этого благодарного чувства стала, во-первых, материнская любовь простой русской женщины Груни Савельевны, воспитавшей киргизского сироту, а затем раннее знакомство с поэзией Александра Пушкина, в которой с наибольшей полнотой и гармонической прелестью выразилась сама душа России…

При всём при том Алыкул Осмонов – плоть от плоти киргизского народа, неустанный работник и чудотворец родного языка:

Я петь привык на языке киргизском,

Любимом с детства, с колыбели близком.

Народов братских языки любя,

Родной язык, забуду ли тебя?

(Перевод В.Потаповой)

И народ не позабыл своего наставника и любимца. Это грустное и нежное юношеское лицо возникло уже и на мелькающих и переходящих из рук в руки денежных купюрах. Но и в суетливой нынешней жизни у каждого из граждан всегда есть возможность вглядеться в это лицо, припомнить те или иные строки, хоть на миг забывая о вседневных нуждах, о торговле и расчетах. А в чертах этого живого, нечерствеющего лица вдруг возникает твердость, присущая граниту родных гор Ала-Тоо.

Наступило время всеобщей любви, гармонической ясности, осознанного бессмертия. Ушло со своим временем всё гнетущее, злое, завистливое, враждебное, мешавшее торжеству великой поэзии. Осталась только она сама – Поэзия.

Михаил Синельников,

поэт, лауреат премии Алыкула Осмонова, премии Ивана Бунина, премии Арсения и Андрея Тарковских, академик РАЕН

Стилистика и грамматика авторов сохранена.
Мнение авторов может не совпадать с позицией редакции.
Как разместить свой материал во «Мнениях»? Очень просто
Добавить

Другие статьи автора

05-04-2022
Об Оморе Султанове
3911

18-10-2021
К 100-летию великого кыргызского поэта Суюнбая Эралиева
4367

30-01-2021
...И по уступам шла, слепа
7147

Еще статьи

Комментарии
Комментарии будут опубликованы после проверки модератором
Для добавления комментария необходимо быть нашим подписчиком

×