Особенно сильно впечатлил Ленин. Даже внешне, визуально. Да и человек, расстрелявший самого царя и пошатнувший тысячелетние устои российского самодержавия, не мог не вызвать к себе удвоенный, даже утроенный интерес.
Простые массы воприняли его как умудренного жизненным опытом человека, защитника бедных в облике мудреца, причем, мудреца в старшем, зрелом возрасте, чему в немалой степени способствовали знаменитая а-ля ленинская борода, огромный «сократовский лоб» (Горький) и, конечно, большая лысина. Так восприняли его и Токомбаев, и Бокомбаев, особенно Токтогул, истинный могикан народной поэзии, акын и несравненный импровизатор, который без всякой риторики задавался вопросом о том, «какая мать родила такого сына, как Ленин?».
Такая образная визуализация личности вождя в массовом сознании довольно скоро переросла в ореол «отца», учителя, наставника, тем более он очень кстати высказался на съезде ВЛКСМ о том, что всем надо «учиться, учиться и учиться». Так рождался знаменитый ленинский лозунг, его почти мессианская заповедь, которая потом, собственно, и преобразила бывшую империю, совершенно справедливо прозванную тем же Лениным «тюрьмой народов».
После смерти Ленина в 1924 году его в целом очень удачно заменил—опять же визульно--Сталин. Ленинская борода компенсировалась не менее знаменитыми усами «вождя всех времен и народов», темпераментная ленинская речь была заменена неторопливой, четко поделенной на периоды и крайне упрощенные по смыслу, сталинским слогом. Отсутствие стильного по тем временам ленинского галстука в горошину и не менее модной кепки у Иосифа Виссарионовича компенсировалось серой кителью и кепкой с высокой кокардой. Как известно, эту стильность пролетарского вождя потом переняли лидер китайских трудящихся товарищ Мао, еще позже вьетнамский товарищ Хо Ши Минь и др. Я подчеркнуто говорю только о внешних атрибутах вождей потому, что народ тогда еще не знал и не читал труды пролетарских лидеров, поэтому литературизация их образов в основном опиралась на официальную пропаганду и многочисленные портреты.
Говоря о поэтической сталиниаде, мне бы хотелось только констатировать факты нашей литературной истории, и у меня нет ни капли желания иронизировать над тем, как наши первопроходцы искренне восхищались личностью вождей, особенно кровавого «дяди Джозефа». Достаточно сказать, что во многом стихи и поэмы и о Ленине, и о Сталине буквально были исторгнуты из глубин сердца. Более того, я считаю, что некоторые из них давно утвердились как наша литературная классика.
Поэтическая сталиниада расцвела пышным цветом в 30-е годы. В это время Сталин уже добился полного единовластия, фактически устранив всех своих потенциальных соперников и запустив гигантскую карательно-пропагандистскую машину всеобщего идеологического одурманивания, одновременно приступив к «большому террору». Города, улицы, населенные пункты, колхозы и артели, носящие имя Сталина, уже исчислялись сотнями, если не тысячами. Вождь, по всей видимости, искренне считал, что он и есть мессия, спаситель и благодетель человечества, локомотив живой истории, хотя до второй мировой войны, к которой он пришел почти без никакой подготовки и после которой он уже был самим божеством, было еще далеко.
Зачинателем поэтической сталиниады в киргизской лирике стал совсем молодой тогда Дж. Боконбаев. Он с присущей ему искренностью и легкостью поэта-репортера, поэта-публициста в 1930 году написал оду «Наша эпоха», посвященную Сталину, где, правда, имя «Вождя» не упоминалось. Но он же в 1932 году свое стихотворение «Наше перо», поименованное им как «рапорт» первой конференции КирАП, начинает следующими словами: «Наше перо--сталинское, да опрокинем старье!»
И все же здесь, в данной теме акценты расставил А.Токомбаев, написавший в 1934 году оды «Только ты», «Слава Сталину», а в 1935-м «Сталин — Сталин» и др.Сталин! Ты в мертвую жизнь душу живую вдохнул,
Сталин! Ты счастье принес в каждый наш аул.
Выполнил ты клятву свою, данную Ильичу:
Ты нас ведешь; знамя побед ты над нами развернул.
Славься, Сталин! Мир возродить — лишь тебе по плечу,
Славой тебе сиять в веках так же, как Ильичу!
(Пер. Л.Пеньковского)
В 1936 году, в канун «большого террора», жертвами которого стали миллионы ни в чем неповинных людей, Дж. Боконбаев и Дж. Турусбеков опубликовали нечто вроде стихотворной аллилуйи под названием «Солнце наше — Сталин, Свет наш — Сталин» («Күнүбүз биздин Сталин, Нурубуз биздин Сталин»), по-своему исчерпав тему и доведя ее до абсурда. Так зародился поэтический гелиоморфизм, генетически восходящий к народным эпосам (напр., описания Манаса в эпосе «Манас»). Совместный дифирамб Дж. Боконбаева и Дж. Турусбекова стал своеобразным апогеем поэтического культа Сталина. В итоге сталинская тема превратилась в стихотворное клише, в набор повторяющихся эпитетов и заклинаний.
Нельзя, однако, исключить, что к написанию такого рода дифирамбов подтолкавали побуждения чисто внешнего порядка, как, скажем, требования политической конъюнктуры, желание выглядеть благонадежным, что уже начинало входить в норму литературной жизни, особенно во второй половине 30-х. Ведь известно, что Дж.Турусбеков, автор классической музыкальной драмы «Не смерть, а жизнь», почти всегда носил с собой сборник опального К.Тыныстанова, расстрелянного в 1938 году, выпивал, часто впадал в депрессию и т.д. В таком же тревожном настроении бывал и выдающийся поэт и драматург Дж.Бокомбаев. А из русских поэтов самым безудержным сталинистом—правда, до поры до времени—выступил Б.Пастернак…
Вместе с тем, нет никакого основания сказать, что другие поэты, написавшие оды и посвящения как Ленину, так и Сталину, намеренно лицемерили или нацеливались на какие-то политические дивиденды. Нет, это было их твердым, глубоким убеждением. Они и на самом деле верили и боготворили вождей пролетариата, в том числе и Сталина. Разочарования и сомнения наступили—если наступили—гораздо позже.
Ты — жизнь моя, солнце мое,Ты — цветок мой, солнцем порожденный.
Ты — сад мой, звезда моя,
Ты — блаженство, светильник мой,
Ты — сердце мое, моя душа,
Ты — мужество, ты — сила моя.
Такие стихотворения свидетельствуют об огромных масштабах проникновения авторитаризма в народное сознание, в миросозерцание деятелей литературы и искусства.
Да, при создании образа Ленина и Сталина, других руководителей Коммунистической партии и Советского государства, сказалась именно поэтика героических эпосов. Уподобление эпических персонажей, особенно Манаса, небесным светилам («Будто создан из сплава солнца и луны; будто создан из опоры неба и земли»— это сказано о Манасе) является испытанным поэтическим приемом народных эпосов. А тенденция восхваления, поэтизации отдельных личностей в киргизской поэзии конца 20-х — 30-х является почти общим местом.
Не отставали от кыргызских акынов и другие народы Средней Азии и Кавказа. К примеру, поэтическая сталиниада казахского акына Джамбула Джабаева--это совершенно отдельная тема.
Любопытно, кстати, отметить, что образный гелиоморфизм был присущ и русской поэзии XVIII века. В одах таких поэтов, как М. Невзоров, П. Сохацкий, В. Левшин, а также в произведениях аналогичного жанра А.Радищева сравнение вступающего на престол царя с солнцем было общим местом.
Словом, творческое становление кыргызской поэзии 20-30-х годов, литераторов так называемого «эркинтоуского призыва» совпало с возникновением сталинщины, и не для того мы процитировали наиболее характерные тексты 30-х годов, чтобы вынести какие-либо обвинительные вердикты, навести тень на добрые имена упомянутых крупных представителей киргизской советской литературы.
Мне, историку кыргызской литературы ХХ века, хотелось лишь, чтобы пролить некоторый свет на сложную, вместе с тем, объективную социально-политическую атмосферу 30-х годов, попытаться выявлять мировоззренческие, социально-духовные истоки поэтической сталиниады, являющейся неотрывной частью культурной истории эпохи сталинского «красного террора».
Осмонакун Ибраимов
