как было-то... давным давно,

легко или нет. нет, не легче.

от букв, слагаемых души,

бывало терпко, крепко,

будто ты революционерка...

а нет,

все тесно, пресно, все ошибочно.

будто буквы ногтями царапал зря.

и пыль заглатывая - заглатывая, врал,

асфальтовые грусти пальцами рисуя.

стеганые пуговицы на стеганом пальто,

стеганое пальто на услужливом теле,

под ними тёмно-крошечные тюрьмы,

и рабы в них чертовски молчаливы.

а бог в их клетках в сути - мученической,

бог заглядывает словно за ширмы.

а что уж у неба не отнять, так это юмора,

юмора,

какого у неба не было...

там барды, нарды, нары, мокрые папироски,

там ночи, щели, плечи, сырые простыни.

там воздухи, темные тельца в тёмном оконце,

и резаный лук - кусок от бледной планеты мусора.

гнилые зубы - вонь - скрежещут, бормоча,

ехидным жуйством, буйством в районе живота.

у этих, слоновых из отряда свинообраза,

бряцают ключи у камер, как у ртов гиппопотама.

а небо когда-нибудь рухнет, думаешь, рухнет..

как рухнет башня с тоненькой сигары,

и небо станет больше, чем фортом в серой комнате.

как рухнет краем, неужели, портье?

чтобы рухнуть, сколько ждать

еще столетий...

***

покамест притушу фитиль пылающих мышлений,

прижму в прокуренное вонью дно.

а свет диодный пальцем не коснувшись,

гляжу на короб, отвыкая, от этой рухляди стенной.

и вот эта комната снова в комнате, как у дяди брода,

а в комнате будто комнаты - иные.

иные коснутся друг друга боком,

пока не коснутся того, иного облака.

пушистое облако - как отдельная комнатка,

а в пушистом облаке тело с тюрьмами полными...

и как ни странно, нет этой кулачьей воли,

чтобы целым облаком комнатку освободили...

как было-то... давным давно,

легко или нет. нет, не легче.

от букв, слагаемых души,

бывало терпко, крепко,

будто ты революционерка.

P.S. С праздником, за права женщин.